Александр Листовский - Конармия [Часть первая]

Щенок отскочил, склонив голову набок, поставил ухо торчком.

— Товарищ Лопатин, — заговорил Сюсявый, с хрустом пережевывая кусок пирога. — Я имею тебе один вопрос задать.

— Ну?

— Чего это ребята в партию записываются? Давать, что ль, там будут чего?

— Кому?

— Ну, тем, которые партейные.

— А ты чего интересуешься?

— Хочу себе записаться.

— Не примут, — сказал Митька с твердой уверенностью.

— Почему? — спросил Сюсявый, моргнув белыми, как у мокрицы, ресницами.

— Да так, не примут — и все.

— Нет ты все же скажи: почему твое такое мнение?

Ты пример дай.

Митька пристально посмотрел на него.

— Ком-да Гришин у мужика мед забрал, ты чего сделал? — спросил он, прищурившись.

— Как что? Заявил!

— А раньше?

— Что раньше?

— Ты же сам Гришина на это дело толкнул. Думаешь, мы не знаем? Ты чего ему сказал? Давай, мол, бери. А сам побежал к командиру. Это вместо того, чтоб товарища от плохого остеречь. Выходит, что ты самый что нм на есть провокатор. А разве такие вредные люди партии нужны?.. Ты знаешь, что такое есть партийный товарищ? — Митька помолчал, сердито сдвинув тонкие брови. — Партийный товарищ должен быть чистым, жак стекло, чтоб его насквозь видать было, каков он есть человек… Завидовать товарищу не должен — это раз! — Митька загнул палец. — Товарищу помогать, не задаваться. Наистрожайше партийную линию проводить… Да мало ли чего… А ты товарища подсидел, а сам в партию ловчишься? Нет, друг, этот номер ваш старый. Не выйдет.

— Подумаешь! Всего раз и ошибся. Что я, буржуй?

— Это неважно, кто ты такой, раз ты жулик и шибко вредный человек.

Митька потащил из кармана кисет с махоркой и в сильном волнении стал крутись козью ножку.

Щенок, набравшись храбрости, вновь подошел и, нюхая воздух, потянулся к остаткам пирога.

— Уйди, постылый! — крикнул Сюсявый.

Он с силой ударил ногой под брюхо щенка. Тот отлетел в сторону, поджал хвост и, громко скуля, полез под крыльцо.

— Зачем ударил? — Митька встал со скамейки. — Зачем животное бьешь?!

Они, тяжело дыша, стояли один против другого, как петухи, готовые пустить в ход кулаки.

— Эй, Донбасс! Давай на-гора! Смена пришла! — послышался позади знакомый голос Назарова. — Вы что, ребята, не поделили чего? — спросил он, подходя и усмехаясь.

— Нет, так, — сказал Митька, глядя вслед Сюсявому, который, озираясь через плечо, быстро шел по улице.

— Ну, значица, я заступил, — заявил Назаров.

Он присел на лавочку. — Иди отдыхай.

— Отдохну потом, — сказал Митька Лопатин. — Надо к лекпому зайти, а потом пойти искупаться.

Ушаков сидел за столом в небольшой чистой хате и, чуть шевеля губами, писал донесение в подив. Карандаш быстро бегал по бумаге…

«Считаю совершенно необходимым отметиь исключительно высокий боевой дух бойцов. Несмотря на потери от аэропланных бомб и тяжелой артиллерии, красноармейцы рвутся в бой. Имел место случай…»

В дверь сильно постучали.

— Войдите! — оглядываясь, сказал Ушаков. Вдруг брови его поднялись, лицо просияло. — Васька?! Каштанов?! Каким ветром тебя занесло? — воскликнул он, поднимаясь навстречу товарищу.

— Не ветром, а вихрем революции, Павел Степаныч, — улыбаясь, ответил Каштанов.

Он подошел к Ушакову. Друзья крепко расцеловались.

— Вот дела! Ну прямо как с неба упал! — весело говорил Ушаков, обнимая товарища. — Ну, как ты? Как там наши ребята?

— Я ничего… А Гусев как в семнадцатом ушел в Красную гвардию, так с тех пор не слыхать.

— Ну, а Савельев?

— В Царицыне в губкоме работает, если еще на фронт не ушел.

— Так… А Панов где?

Каштанов поморщился, махнул рукой.

— Этот не выдержал, хлипкий оказался. Наверное, теперь зажигалками торгует, как говорится… А ты все воюешь?

— Воюю. Сам видишь, куда забрались.

— Забрались далеко… Ну что ж, это хорошая наука панам. Не мы первые в драку полезли, вперед будут умнее…

Ушаков вплотную подвинулся к Каштанову, дружески положил руки на его плечи.

— А я прямо не верю, что вижу тебя… Ведь как давно не встречались!

— Да, скоро три года, — прикинув в уме, ответил Каштанов. — Эко время летит, а как будто только вчера…

— Ну как там, в тылу? Что нового слышно? — спросил Ушаков.

Каштанов покачал головой.

— Ого, брат! Ты бы посмотрел, что в тылу творится. Весь народ поднялся.

— Позволь, Вася, а ты сам куда едешь?

— Я не один, Павел Степаныч. Со мной почти две сотни, людей. Едем к вам, в Конную армию. Меня избрали, за старшего, потому что я прошел всю германскую.

— Вот это толково! — сказал Ушаков. — Нам партийные работники очень нужны. Убыль в политсоставе очень большая. В эскадронах почти нет военкомов… Ну, ты садись давай. Есть хочешь?

— Нет, я, как зайти, пообедал.

— Зря… Да, Вася, я все забываю спросить: ты где работал?

— Последние два года на Путиловском. Секретарем, — сказал Каштанов, присаживаясь.

— На Путиловском? — с неожиданной радостью переспросил Ушаков. — Так у нас же есть ваш пути-ловский.

— Кто?

— Гобаренко. Знаешь? Мы его у Махно отбили. Каштанов с сомнением покачал головой.

— Гобаренко?.. Не было у нас такого, Павел Степаныч… Постой, ты не путаешь? Может, Гобар?.. Гобар У нас действительно был. Я хорошо знаю его. Он еще с весны уехал на Украину за хлебом. С ним было шесть человек. И как в воду канул. Ни слуху ни духу… Постой, что ты так побледнел?

— Вася! — Ушаков взял Каштанова за руку. Страшная догадка шевельнулась у него в голове. — Вася, а ты твердо знаешь, что Гобаренко на Путиловском не было?

— Твердо… Хотя, впрочем, он мог работать еще до меня. А в чем, собственно, дело? Позови его, разберемся.

Ушаков выглянул в окно, крикнул ординарца и послал его за Гобаренко.

— Павел Степаныч, ты вот что скажи: к кому первому мне явиться в штабе армии? — спросил Каштанов.

— К товарищу Ворошилову.

— Ну? Неужели к нему самому?

— А как же! Он всегда сам занимается с пополнением.

В дверь резко постучали.

— Войдите! — сказал Ушаков.

Дверь распахнулась. Твердо ступая, в хату вошел Гуро.

— По вашему приказанию, товарищ комиссар, — сказал он, прикладывая руку к козырьку опущенного и незастегнутого шлема.

— Вы когда едете, товарищ Гобаренко? — спросил Ушаков.

— Сегодня, товарищ комиссар.

— Документы получили?

— Так точно. До Москвы.

— Вот что, — Ушаков бросил быстрый взгляд на Каштанова. — Придется вам поехать до Петрограда. Я хочу дать вам поручение на Путиловский завод. Ведь вы там свой человек.

Гуро улыбнулся.

— Ну как же, товарищ комиссар! Вместе Зимний брали в семнадцатом, — сказал он с достоинством. — Секретарь друг мне, а с директором вместе в Красной гвардии служили. Хороший человек.

— Вы давно с завода?

— Да нет, с весны.

— А разве вы этого товарища не знаете? — спросил Ушаков, поднимаясь с лавки и показывая на Каштанова.

Гуро пытливо посмотрел на него.

— Где-то встречались с этим товарищем, — глуховатым голосом ответил бандит.

— А где, не помните?

Гуро криво усмехнулся и пожал плечами.

— Трудно сказать, товарищ комиссар, ведь столько народу встречаешь, — проговорил он с деланным спокойствием, быстро взглянув на открытое окно.

Ушаков подвинулся вплотную к Гуро.

— Ты убил Гобара, мерзавец? — тихо спросил он, в упор взглянув на него.

— Я! — крикнул Гуро. — Я вас всех, сволочей, уничтожу!

Сильным ударом в живот он рпрокинул Ушакова, прыгнул в окно и с маху влетел в железные объятия Харламова.

Они покатились по пыльной дороге.

Харламов, рыча, бил Гуро по лицу кулаком.

— Гад!.. Вражина!.. Бандитская морда!.. — хрипло приговаривал он, насев на него и со страшной силой опуская кулак.

Со всех сторон сбегались бойцы.

— Харламов, стой! Не бей больше! Хватит! — кричал Ушаков, нагнувшись над ними. — До смерти забьешь… Он нам еще нужен. А ну, довольно! Отставить!

— Эх, товарищ комиссар, я б его зубами загрыз! — говорил Харламов, тяжело и часто дыша. — Я, как товарищ Ильвачев приказал, второй день за ним по пятам хожу… Он, вражина, сестру Сашу надысь шпионкой обозвал… Врачу говорил, а я слышал. Откомандируйте, мол, ее от греха. Ишь, куда загибал! Видать, за себя опасался, как бы она его не признала. Мину под нее подводил, ионимаете?.. Теперича подхожу под окно. Слышу, он убить вас погрозился. Я уж хотел в окно лезть, а он сам выкинулся. У-у-у, гад! Вражина! — Харламов пнул носком лежавшего без сознания Гуро-Гобаренко.

Трубач Климов сидел, поджав ноги, в тени под полостью, штопал гимнастерку и тихонько гудел один и тот же напев:

Рядом с ним у тачанки стояли две лошади — гнедой мерин Кузьмича и его, Климова, вислозадая белая кобыленка, отличавшаяся на редкость строптивым характером. Они изредка профыркивали и, лениво шевеля губами, перебирали свежее душистое сено.